получили, так ведь? А стране сейчас очень нужны специалисты вроде вас. В танковых частях на Дальнем Востоке серьёзная нехватка младшего офицерского состава, — он уже явно издевался, и Матвей понял, что единственным результатом его мелкого бунта в лучшем случае станет ещё одна, и явно не положительная, запись в личном деле. Он молча подмахнул письмо о неразглашении и подтолкнул его к брюнету.
— Ну вот и ладненько, — миролюбиво резюмировал тот и, откинувшись на спинку стула, продолжил: — Меня зовут Никанором Семёновичем, и я буду курировать эту… — напрашивалось слово «операция», но он остановился, — это… производство… этого…
Он бросил вопросительный взгляд на Зворыкина, и тот, не размыкая полуприкрытых век, закончил фразу:
— Изготовление этого подшипника.
— Вот, — с облегчением выдохнул брюнет, — подшипника. Для важнейшего государственного заказа. Мы всё сделаем сами, а от вас, Матвей Юрьевич, требуется не много: помощь, контроль и молчание.
— Ничего себе не много, — хмыкнул уже пришедший в себя Матвей.
Никанор Семёнович сделал вид, что не услышал, и продолжил:
— А теперь запоминайте, Матвей Юрьевич, что от вас требуется. Нет, записывать ничего не надо. Запоминайте…
Утром следующего дня Матвей пришёл на работу на час раньше с бутербродами, термосом и даже с подушкой. Спать на сдвинутых стульях он приспособился давно, когда ещё студентом работал в ночную смену, и накрыться было чем — два выпрошенных у завхоза цеха новых ватника, а вот под голову положить было нечего. Так что ночевать на работе, как и было ему сказано вчера новым руководством, он был готов. Из прочих указаний он запомнил только «помогать, всячески способствовать и, главное, молчать».
Вошёл на участок и обомлел. Весь дальний угол, где и стоял тот самый кузинский станок, от стены до стены был перекрыт высоким, в полтора человеческих роста, забором. Сколочен забор был на совесть — ни одного просвета. И доски были явно не из владений завхоза: чисто струганые, обрезные, ровные. Такие доски завхоз продавал дачникам сразу, как только они попадали в его руки, и дольше одного дня они в цехе не залёживались. Да и сколачивали его ночью точно не местные плотники, двое вечно нетрезвых и без половины пальцев, потерянных во время пьяных разборок с циркулярной пилой. Возле единственного прохода к станку, закрытого простенькой, но тщательно подогнанной щитовой дверью, замерли два солдата в форме внутренних войск и, что доконало Матвея окончательно, с оружием.
Вместо того чтобы подойти и поинтересоваться, что происходит, Матвей поднялся к себе в конторку и, не раздеваясь, набрал номер замначальника цеха. Фишман взял трубку сразу, и по его голосу Матвей понял, что тот никуда не уходил со вчерашнего вечера.
— Фима, что происходит? У нас в цеху так-таки военный переворот? — слегка грассируя, попытался развеселить его Матвей.
Фишман, против обыкновения, не отозвался на шутку радостным жеребячьим смехом, а печально ответив «Таки да», положил трубку.
Обескураженный Матвей повернулся к окну, взглянул на оконечность участка, где стоял пресловутый немецкий станок, и почувствовал ватную слабость в коленях — сверху, с высоты своей конторки он мог видеть пусть не всё, но большую часть того, что происходило за забором. Станок работал, вращалась закреплённая в суппорте деталь, бежала тоненькая серебристая лента стружки, а высокий человек в синем рабочем комбинезоне возился у верстака рядом со станком и деловито правил шлифовальную головку, очевидно готовясь к финальной и самой сложной операции. Быстрой дробью прогрохотав по ступенькам лестницы и чуть не сбив с ног нарядчицу участка Алевтину — пыльную женщину без возраста, без голоса и имеющую на всё своё мнение — Матвей помчался к станку, но быстро упёрся в открытую ладонь и поднятый ствол автомата, недвусмысленно направленный в его грудь.
— Стоять. Пропуск.
— Какой пропуск? Это мой участок, я тут начальник, — завопил Матвей, забыв все вчерашние инструкции.
— Три шага назад, — спокойно ответил охранник постарше, а второй, совсем юнец, рыженький, с веснушками на молочно-белом сытом лице, для убедительности передёрнул затвор калашникова.
На участке уже появилась пара рабочих из утренней смены, тоже поначалу остолбеневших от увиденного, но быстро пришедших в себя. И, как заметил боковым зрением Матвей, один из них, Васька ростовский, изрядно претерпевший от ментов за время двух отсидок по хулиганским статьям, уже подтягивал к себе увесистый гаечный ключ. Плохо бы закончилась для всех участников эта история, если бы дверь в заборе не открылась и оттуда не появился вчерашний брюнет — Никанор Семёнович — свеженький, гладко выбритый и в том же сереньком костюмчике. Галстук только был другой, чёрный.
— Матвей Юрьевич, здравствуйте. Что за шум?
— Что всё это значит? — продолжал ещё кипятиться Матвей, уже остывая и начиная соображать, во что он чуть было не вляпался. — Что за забор? Вы об этом вчера ничего не сказали!
Никанор Семёнович огляделся по сторонам, посмотрел на подтягивающихся к началу смены хмурых рабочих и кивнул охране:
— Этого пропускать.
А затем, ухватив Матвея за рукав, втянул его за собой и захлопнул дверь. Работавший у верстака не повернулся к вошедшему, а продолжал, насвистывая что-то, налаживать шлифовальную головку. Там оказался ещё один человек, которого Матвей не увидел сверху, так как сидел тот на скамейке, прислонясь спиной к забору. Одет он был в такой же синий комбинезон, как и первый, с наброшенным поверх таким же серым пиджачком, что и на Никаноре Семёновиче. В этот момент работавший у верстака перестал насвистывать и позвал сидящего.
— Ну-ка, Колян, помоги переставить.
Тот неторопливо снял пиджак, под которым оказалась плечевая кобура с торчащей из неё рифлёной ручкой пистолета, и стал помогать перенести тяжёлую шлифовальную головку на другое место. Матвей молча смотрел на происходящее, а Никанор Семёнович так же, не говоря ни слова, наблюдал за ним. Переставив инструмент, токарь, снова насвистывая, и на этот раз что-то очень знакомое Матвею, подошёл к станку и принялся измерять деталь, а после настраивать станок на следующий, уже чистовой проход. Движения его были уверенными, чёткими, он не искал расположения той или иной рукоятки на незнакомом ему станке, а находил их не глядя, словно занимался этим далеко не в первый раз. А когда он, настраивая подачу, склонил голову набок и поскрёб указательным пальцем за ухом, Матвей почувствовал лёгкую дурноту, как после катания на колесе смеха, и выступившую на лбу испарину. Это был жест Кузина, да и мелодия, что насвистывал это человек, была той самой «Нинкой», которую всегда высвистывал тот, стоя у станка. Но Кузин лежал сейчас разбитый инсультом, не имея возможности пошевелить ни рукой, ни ногой, и Матвей убедился в этом лично несколько дней назад, посетив его в Мечниковской больнице.
— Ну как, правильно он всё делает? — заговорил первым Никанор Семёнович, внимательно наблюдая за реакцией Матвея.
Тот попытался сглотнуть, слюны не было, и, пожав плечами, он сипло ответил:
— Замерим — увидим.
— Всё в норме, начальник, — засмеялся, повернувшись к ним токарь. У него было холёное, гладко выбритое лицо, умные, жёсткие, глубоко посаженные серые глаза и обаятельная улыбка, не вяжущаяся с холодным недобрым взглядом. — Я промеряю после каждого прохода. Всё в допуске. Будем знакомы, — он стащил что-то с руки и протянул её Матвею. — Корней.
Только сейчас Матвей обратил внимание, что на токаре были надеты перчатки — светлые, тонкие, кожаные, явно импортные и дорогие. Матвей представился и пожал протянутую руку: сильную, чистую, ухоженную и мягкую — никаких мозолей. Ни перчатки, ни рукавицы ни один токарь, работая на станке, не надевал — по технике безопасности запрещалось, и Матвей хотел было указать на это, но сдержался, решив, что это не его подчинённый. Да и вообще кто кому в этой компании подчиняется, было неясно, так как Корней, пошарив по карманам, вытащил пустую сигаретную пачку и сердито выговорил Никанору Семёновичу:
— Ника, ты сигареты купил? Я ж когда ещё тебе сказал.
— Да, сейчас, сейчас, — засуетился тот. — Ларёк закрыт был. Сейчас куплю.
Всё увиденное настолько не увязывалось вместе, что Матвей решил не ломать над этим сейчас голову, а заняться своими непосредственными обязанностями, тем более что и Никанор Семёнович, нетерпеливо поглядывая то
